Это цитата поста пользователя motonych отсюда.
Меня тронуло.






Волею судьбы и в соответствии с приказом министра обороны (и прочее, прочее, прочее), посчастливилось служить в конце восьмидесятых годов прошлого века в славном городе Кемь, что стоит уже не одно столетие на западном берегу студеного Белого моря. Городок был небольшой, по губернским меркам, с населением тысяч тридцать – сорок. Население в основной своей массе - остатки беломорских поморов, да ссыльные с потомками оставшиеся здесь жить скорее, из привычки и от безысходности со времен СЛОНа (Соловецкий лагерь особого назначения). Летом население этой местности заметно увеличивалось, со всей беЗкрайней Родины съезжались сюда за «длинным рублём» «бичеватого» вида мужички, кто на лесоповал, кто на семужью путину, кто на ягодные заготовки. Край суровый, но при этом неповторимо красивый, щедро одаривал людей своими дарами.

читать дальшеНаш аэродром располагался всего в четырнадцати километрах от города и на местном наречии так и именовался «14-й километр». Вдоль гарнизона протекала река Кемь, закованная большевиками в соответствии с планом «Государственной комиссии по электрификации России» в две гидроэлектростанции. Ранее непокорная с каменистыми берегами, щедрая на жемчуг и сёмгу, а ныне усмиренная плотинами и лесосплавом, несла она свои воды, вращая турбины, в Беломорье. В сорока километрах восточнее, среди вод студеного моря, блестел своими куполами Соловецкий монастырь. Вплотную к домам гарнизона подступала тайга, коротким северным летом приносившая гнус и комаров размером с «маленькую лошадь». Но изобилие ягод, грибов и живности компенсировали эти «маленькие неприятности». Снежная зима властвовала почти девять месяцев, давя скрипучими морозами и продувая влажными восточными ветрами меховые одежды…

И казалось, вся природа здесь создана для того, чтобы испытать человека. Наверное, поэтому, здесь и «выживали» далеко не все. Кто погнался за выслугой и деньгами, достаточно быстро понимали, что «никакие деньги и никакая выслуга не стоит – ТАКИХ мучений», и отваливали на «большую землю» не прослужив и года.

Отношения же между оставшимися, были практически родственные. Бывало в час ночи раздавался звонок в дверь и сосед с вопросом «пары яиц не будет?» заходил с бутылкой спирта… Молодежь у нас подобралась дружная и веселая, мы сами себе устраивали развлечения, организовывали в неслужебное время новомодные «дискотеки» и просто дружеские «пьянки». Летом же, отправив семьи в южные земли, мы мужиками, занимались ягодно-грибными заготовками, рыбалкой и охотой. И был у меня дружок - пилот Сашка, парень бывалый, отслуживший срочную в десантно-штурмовом батальоне в Афгане и закончивший летное училище. Как ветерану боевых действий, ему по прибытию в гарнизон незамедлительно полагалась жилплощадь, но таковой не имелось, люди стояли в очередях по несколько лет, и вот его по распоряжению местной власти поселили в квартиру «обслуги» одной из гидроэлектростанций. Надо сказать, Сашке повезло. Ну, во-первых, ему никогда не отключали свет, а во-вторых, рыбалка у него там была – обзавидуешься. И, самое главное, была там у одного местного деда настоящая русская банька, топившаяся по-черному. Звали того деда Макарыч, был он сед и стар, сгорблен и скрючен, но по энергии, которая била из него ключом, мог дать фору многим молодым. Ловил рыбу, собирал ягоду и грибы, передвигаясь по заболоченной тайге с особой грацией и неимоверной для нас скоростью. Мы, привыкшие к лесам средней полосы России, никак не могли научиться правильно ходить по клюквенным и брусничным местам, уставая и ругая болотины. А еще Макарыч был заядлым рыболовом, и, самое главное, у него были лодки! Он уважительно относился к военным, и позволял нам брать свои лодки, и пользоваться своей баней. Он научил Сашку топить баньку, и правильно, по северному париться. Ну а Сашка приглашал меня составить ему компанию, и Макарыч к этому относился благосклонно. Абсолютно молчаливый старик с ясными серо-голубыми глазами, от которого услышать слово было уже праздником выражал свои согласия и несогласия только жестами. Иногда вообще казалось, что он разговаривать просто не умеет. Местные мужики про него рассказывали разное, одно было ясно точно, он был один из тех, кто строил эту станцию, а строили её надо сказать, простые советские заключенные, одновременно с Беломорканалом, который брал своё начало от Белого моря, всего километрах в сорока южнее нашего гарнизона.

Свидетельства этих «строек века», окружавшие нашу местность, попадались тут и там, каменоломинки, окруженные колючкой с завалившимися бараками и вышками по периметру, в своих походах по тайге приходилось встречать неоднократно. В общем, Макарыч основался в этих местах достаточно давно, по слухам чуть ли не с двадцатых годов прошлого века…

В один из летних, не по северному теплых, июльских деньков, Сашка пригласил меня на рыбалку, надо сказать, что дежурили мы тогда с ним «через день на ремень» и дабы отвлечься от этой надоедающей суеты, хотелось единения с природой. Вместе с нами поехали еще молодые и удалые, но им больше хотелось попьянствовать и попариться, а нам с Сашкой - порыбачить и… тоже попариться, но было как-то не до пьянок. Денек, хотя понятие «день» в это время на севере имеет условное значение, прошел с положительными эмоциями, рыбалка удалась, банька тоже удалась. Мужики выпив, отвалили ко сну, Сашка тоже пошел спать, а мне хоть и уставшему, приспичило посидеть на берегу реки у костра… Белые ночи, костер, струящаяся вода. Шум издавала гидростанция, которая была недалеко, и только он нарушал эту вечную идиллию северной природы. Треск ветки, прервал мои размышления над красотами. Я оглянулся, сзади метрах в двух от меня стоял Макарыч, седовласый и седобородый, он был похож на сказочного героя из древнерусских сказок, узловатые пальцы сжимали посох, натертый до блеска руками при хождениях по тайге. Макарыч смотрел на меня в упор и вдруг нараспев, низким голосом спросил:

- Володимир, а как отца твоего величать?

После небольшой паузы, я слегка ошарашенный сим внезапным появлением смог ответить:

- Станислав.

- А его отца?

- Владимир.

- Значит из потомственных военных будешь – сделал заключение Макарыч.

И не имело смысла задавать вопрос, откуда он взял эту информацию, он был уверен в этом абсолютно, и точка! Старик безусловно был прав, но откуда и как он смог увидеть и понять это?

Макарыч присел рядом на поваленное дерево, и в его умении даже сидеть прямо, не смотря на скрюченность, чувствовалась неимоверная сила духа и какого- то другого, неизвестного мне отношения к жизни.

- а откуда ты, Володимир?

Я назвал город, в котором родился и учился, где окончил военное училище, и где мне всё было родным и знакомым. Старик улыбнулся сквозь бороду, и произнес – почти земляки мы с тобою, слышу твой южнорусский говор…

И вдруг продолжил:

- А я из под Харькова, сослали меня сюда, жидята-большевики сослали, за то, что говорю на языке русском, и за то, что думаю по-русски. Я века нынешнего ровесник, родился в селе Таволжанка Харьковской губернии. Отец мой был священником местным и преподавал в церковно-приходской школе. Образование у него было университетское, поэтому и учительствовал он с удовольствием. И я ту школу закончил и гимназию затем, и хотел по отцовским стопам в университет, язык изучать старославянский, нравится он мне своим смыслом глубоким, и тайнами сокрытыми. Книг у нас в семье много было, и на старославянском в том числе, я зачитывался ими. Но не сложилось, война была изначально, а потом и вовсе братоубийственная началась. Много плохого произошло, тогда, столько людей убили невинных, простых людей, набожных и зла никому не несущих… Во времена эти лихие спрятал мой отец двух жидят, стреляли их тогда и вешали и казаки местные и бандиты, портного и цирюльника. Переждали они времена те, пока их власть не пришла, а потом… Одели они кожаные штаны да пальто и в комиссары подались. Церкву сожгли, отец мой сгинул, неведомо куда, матушка от горя умерла, а братья мои старшие воевать ушли, кто за кого теперь и не знаю. В доме нашем поселился председатель «комбеда» ихнего, местный пьяница и попрошайка, Васька Косой, раньше он у церквы милостыню просил, но церкву то сожгли, и денег ему уже никто не дал бы, вот он и пошел на службу, а те ему наш дом и отдали. Библиотеку, слава Богу, он мне отдал, читать он не умел, а «для самокруток бумага ему не подходила – воняла дурно…» Я поселился в сараюшке рядом с домом. Было мне тогда годков под двадцать. Работал писарем у них и другой работай не гнушался, жить надо было, хотя война еще была. Но в армию, меня как сына «поповского» не взяли… Потом они начали «бороться с безграмотностью» и меня учительствовать позвали, мало тогда народу грамотного осталось. И пошел я в школу учить их русскому языку, было это уже в конце двадцатых, но увлечение свое не бросал и старославянский познавал и книги читал и над смыслом глубоким задумывался. И вот как-то на уроке, сподвигло меня что-то, отозваться обо всех этих нововведениях в языке русском, что Божественный смысл теряет… Через пару дней, за мной приехали и привезли меня… Да, к цирюльнику, которого отец прятал, он уже в Харькове, в кабинете большом и светлом заседал и, судя по всему, правил «частичкой мира» и людьми. Увидел он меня и сказал – «…что же ты, сукин сын, крестьянам голову морочишь, попович недострелянный! Стоит эту ошибку, конечно, исправить и расстрелять тебя прямо сейчас за пропаганду антибольшевистскую, но в память об отце твоем, хоть и попе, но спасшему нас тогда от растерзания, поедешь ты в ссылку, не языком молоть, а кайлом махать, на благо нашей дорогой советской власти…». Вот так и поменялась моя жизнь, из-за страсти к ятям и фертям, и ижицам с ведами… И с той поры я здесь живу – выживаю. Как? Это уже совсем другой рассказ, хотя здесь я встретил множество более достойных и образованных людей, мы много с ними беседовали - и о языке Русском, и об истории Русской, и об участи Русских, и о вечном противостоянии Русского и иного мира, часть их теперь - дно канала Беломорского, часть - здесь под станцией этой; здесь всё на их костях, на костях русских.

Но думаю я так же, как и прежде, и не зря мне это испытание выпало, так Богу угодно.

Солнце уже вовсю катилось по горизонту, наступало утро, пели птицы, а мы всё сидели молча, я и старик. Потрясенный его рассказом, ибо не могло у меня, человека с промытыми «Научным Коммунизмом» мозгами, всё рассказанное сразу усвоиться в голове и лечь по полочкам, не могло, я не заметил, как и когда старик исчез, услышал Сашкины шаги, обернулся. Сашка пристально посмотрел на меня, в его взгляде читалось, - Что с тобой?! Я промолчал…


А следующей весной, Макарыча не стало… И не было уже желания идти на это место, там было пусто и неуютно, там не было главного, не была смысла…

Там не было человека, которому поломали жизнь из-за нескольких букв, поломали жизнь, но не сломили волю самого человека, волю Русского человека.